Осень 1942 года меня застала на реке Дон.

С каждым днем холода усиливались, и в блиндаже стало холодно. Рядом стояли еще целые дома, и всем взводом мы перешли в подвал одного из них, а там было тепло и без печки. В том доме была русская печка, в которой мы ночью пекли лепешки. Днем на любой дымок немцы открывали огонь, и все, естественно, считали, что лучше померзнуть днем, но погреться ночью. Муку для лепешек делали сами. В чулане брошенного дома нашли жернова (два круглых камня с дыркой у одного посередине), насыпали зерно и крутили. Зерно мололось, получалась мука, а ночью топили печь и пекли лепешки. С продовольствием туговато было, и лепешки нам помогали. Иногда трофейные шинели, одеяло или немецкое обмундирование меняли в деревнях на сало, масло, картофель. Так мы перебивались понемногу. Но однажды пришел я из разведки уставший и лег спать на натопленную печь. Ночью стало жарко, я потянулся и - обжег руку. Соскочил и вижу, что горит наш дом. Перетопили! Противник заметил огонь и начал обстреливать, подозревая, что тут есть люди. Пришлось под огнем противника перетаскивать вещи в другое место и заново оборудовать огневые позиции и налаживать свой быт.

Лед на реке уже достаточно окреп, и появилась возможность войти в село Рыбное. Но осуществлению этого плана мешал пулемет, установленный на крутом берегу. Он контролировал всю видимую часть реки, не позволяя не то что перейти реку, но и открыто пройти по берегу. Мне была поставлена задача командиром батальона и начальником штаба капитаном Ильенковым: пулемет уничтожить, а ДОТ занять.

Когда я пришел в подразделение, то мы обсудили различные варианты уничтожения этой огневой точки. Было решено провести операцию так: ночью я с одним солдатом, Кравченко, подбираюсь к блиндажу, где отдыхает расчет ДОТа, и взрываем его. Затем все с двух сторон охватывают ДОТ и забрасывают его гранатами. Затем пять-семь солдат занимают ДОТ и готовят его к обороне, на случай попытки немцев вернуть ДОТ назад. Провели хорошую визуальную разведку и наметили ориентиры, чтобы в темноте найти ДОТ и блиндаж. Я предвидел, что ночью ползти по снежной целине и быстро найти ДОТ будет довольно трудно, но понадеялся на русский «авось», и он меня не подвел. Часа в два ночи мы двинулись на операцию. Я оставил солдат прикрытия невдалеке от намеченного места, а сам с Кравченко пополз к блиндажу. Я полз впереди, а Кравченко метрах в пяти сзади. У меня были две противотанковые гранаты, четыре ручные и автомат. По своим расчетам я уже должен был быть на месте блиндажа, но его не обнаружил. Вдруг у меня из-под носа, из блиндажа, выскакивает немец и идет в ДОТ, который был метрах в 25-30 от землянки. Мы ждали, пока не вернется смена и все утихнет. Солдат вернулся и, видимо, лег спать. Я медленно начал обследовать блиндаж и сразу нашел трубу печурки, и, осмотрев ее, понял, что можно опустить гранату в печку. Но сам засомневался в эффективности этого метода. Может печка оказаться прочной, труба с коленом или еще чего помешает гранате попасть внутрь. Немцы выскочат и исполосуют нас из Шмайсеров. Подумал и решил бросить гранаты в дверь. Спустился к двери по ступенькам, сильным толчком открыл дверь и швырнул туда противотанковую гранату, затем и вторую. Сам упал ничком на ступеньки. Рвануло так, что блиндаж «раскрыло», т.е. сорвало перекрытие. Затем я выскочил наверх и пополз вместе с Кравченко к ДОТу. Он слева, я справа. Расчет ДОТа нас заметил и стал бросать гранаты. Мы рывком приблизились к ДОТу, я швырнул гранату, в то же время и немец бросил гранату в меня. Мне обожгло лицо пламенем. Я провел по лицу рукой и увидел, что вся ладонь в крови. Все ясно, я ранен в голову, но куда точно не понятно. В это время Кравченко был уже у ДОТа и забросал его гранатами. Потом начал искать меня. В это время начался обстрел из пулемета, нам надо было уходить быстрее с этого места. Я встал и внезапно понял, что ослеп. Ничего не было видно. Как молотом ударило в сознании: ну почему не убило, как теперь буду жить, инвалидом? Подбежал Кравченко, и мы побежали вниз на свои позиции. Кравченко тащил меня за руку, а я покорно следовал. Он сказал, что тоже ранен в руку, но легко. Не заходя в свой взвод, мы прошли в штаб батальона, где знали, есть фельдшер. Он только и мог нам оказать помощь. До штаба еще целый километр ковыляли, но когда пришли в штаб узнали, что фельдшера где-то черт носит. Доложили о выполнении задания. Начштаба капитан Ильенков дал стакан водки и положил меня на топчан - пока найдут фельдшера. (Я встретил его после войны в Красноярске, когда наш штаб корпуса расформировывался. Он спросил меня, мол, получил ли я награду за ликвидацию блиндажа и ДОТа? Я ответил, что нет. Он очень удивился: «А ведь наградной лист я написал»). Пришел фельдшер, но снимать повязку не стал, предложил везти в полковой медпункт. Тут же меня посадили на сани, и лошадка не спеша повезла в тыл.

В медпункте сделали перевязку головы и правой руки в районе локтевого сгиба. Когда сняли старую повязку и промыли глаза, я увидел всех. Это было такое счастье! Ранение оказалось в бровях над обоими глазами. И хотя один маленький осколочек попал в глазное яблоко, он через несколько месяцев сам стал выходить, но сам глаз не пострадал. Перевязку закончили и отправили нас в медсанбат 197 стрелковой дивизии. На следующий день туда прибыл легкораненный в голову младший лейтенант Роман Атаев, командир стрелкового взвода седьмой роты, с ним как всегда была его гитара.

Пролежали несколько дней в медсанбате. Будучи по существу здоровыми, решили с Романом сходить в ближайшее село к девчонкам в гости. Предварительно узнав у фельдшера, сколько нам еще лежать в санчасти, мы отправились с намерением провести там день или два. Шли к молодым учителям, симпатичным дивчинам. Приняли хорошо, а когда Роман запел, девчата попросили выступить перед сельчанами. Роман согласился петь, мне же пришлось играть роль конферансье. В большей избе собралось довольно много зрителей: старики и старухи, да несколько инвалидов. Пел Роман чудесно, особенно хорошо цыганские песни. Слушали хорошо и подолгу не отпускали. Но время прошло, и пора было возвращаться. Как пришли в медсанбат узнали, что меня ищет майор. Я похолодел! Это, наверное, из администрации медсанбата хватились нас! Начал было собирать вещмешок, чтобы быстрее уйти в свою часть, как мне сказали, что видели входящего сюда майора! В доме было два выхода, и, чтобы не попасть на глаза майора, я выскочил в другой. Но не успел далеко отойти, как догнали и сказали, что это оказывается корреспондент фронтовой газеты. С облегчением в душе вернулся. Он попросил рассказать о своей боевой жизни и последнем эпизоде. Потом сфотографировал с Кравченко. После беседы я забрал свои документы у писаря медсанбата и пошел в свою часть. В пути удивлялся изменениям на фронтовых дорогах. Они были забиты войсками и техникой. Откуда эта силища? До этого дня наша оборона была жидкой, и мы знали, что все резервы бросили на Сталинград. И вдруг такая силища прет! Все балки, перелески, дороги были забиты войсками. Только потом мы узнали, что готовился кулак для окружения сталинградской группировки немцев.

После увиденного пришел в штаб батальона в хорошем настроении, а тут еще меня с наградой поздравляют. Я постеснялся спросить, чем меня наградили, до конца войны еще далеко, а боев впереди еще так много. Да, не до расспросов было. Вызвал командир батальона и предложил мне переходить на должность командира роты. Обещал подумать и завтра доложить о своем решении. В штабе узнал, что через 3-4 дня ожидается большое наступление. А когда я пришел к себе во взвод, то узнал новости. Во время моего отсутствия на мое место прислали с курсов младшего лейтенанта, но он уже успел погибнуть. Погиб по своей глупости и погубил хорошего солдата, Капусту, которого я очень ценил за смелость и находчивость. Он был надежной поддержкой в разведке. Как оставить свой взвод без офицера? Скоро предстояло наступление, а значит большие бои. Жалко стало своих ребят бросать, вместе уже восемь месяцев, а четыре из них в боях. Младший сержант Сытков Иван Васильевич – мой помощник, наверное, справился бы с должностью и без меня, но впереди наступление! Я пошел к комбату и попросил, чтобы оставили во взводе до развития наступления или до перехода в оборону. Комбат не возражал, но попросил продолжить разведку по совместительству. Я согласился.

15 ноября 1942 года. Раннее утро. Загрохотали наши орудия, вздыбилась земля на фашистских позициях. Ровно час продолжалась обработка переднего края и ближнего тыла из всех орудий нашего фронта. Только смолкли орудия, как прозвучала команда: «Вперед!». Моральный дух в это время был уже сильным, все почувствовали нашу мощь. Все были веселые и довольные тем, что наконец-то наступаем. Никто не думал о смерти, об опасности.
Однако в первый день продвинулись лишь на километр-полтора. Противник отчаянно сопротивлялся. Однако и этот день не прошел для меня без памятных событий.

День был теплый, и я пошел в наступление без шинели, только в меховой безрукавке. К вечеру наткнулись на глубоко эшелонированную оборону противника. Наступление застопорилось, стали окапываться. Мы как раз захватили минометную позицию противника с минометами и почти полным боекомплектом. Сразу этим воспользовались, чтобы бить по врагу, как говорится «Его салом, ему же по мусалам». Как раз немцы пошли в контратаку, и мы встретили фрицев его же минами. Били так, что стволы у минометов раскалились докрасна. Фрицев навалили много, все поле было черным. Стемнело, надо было устраиваться на ночь, но шинели нет, а морозец прижимает, стал замерзать. А когда старшина привез ужин, я спросил о шинели, но тот сказал, что ее не нашел. Уйти некуда, чувствую, что пропадаю. Выкопал окопчик, разбил одну цинковую коробку из под патронов, сделал из нее наподобие печурки. Сверху мои солдаты завалили меня бурьяном. Разжег печурку, стал греться, но коробка распаялась и печурка развалилась. Я начал делать печку из земли, но земля оттаивала и рассыпалась. Так за ночь я не отдохнул и чуть не замерз. Пришло утро. За ночь немцы убитых убрали. Снова началось наше наступление. Первыми двинулись три танка, но их тут же подбили и они загорелись. Экипаж выскочил, и мы его прикрывали огнем. Но наступление шло, и мы захватывали вражеские позиции. В одном блиндаже я нашел маскхалат, стеганый на вате. Тонкий халатик, но все равно было теплей. За день мы продвинулись с непрерывными боями еще на двуа-три километра.

По правому флангу и с фронта немцы стали контратаковать, а у нас была всего рота. Оборвалась телефонная связь, и командир роты растерялся, передав управление ротой мне, а сам пошел искать повреждение. Ему надо было вызвать огонь артиллерии. У меня же проблемы с минами. Нечем стало стрелять. Я послал солдата в тыл за минами, но он не вернулся, погиб. Послал опытного Ковригина, но и его ранило в ноги. А противник атаковал постоянно и с фронта уже был близко, а с правого фланга еще было метров 400-500. Я решил тоже контратаковать, с фронта, а потом из фланга. На фланг я направил один станковый пулемет и один взвод. Остальной состав роты я увлек в атаку, и мы отбили противника, фрицы повернули назад. Когда немцы побежали, я остановил один взвод, и он стал сопровождать отход врага своим огнем. А остальных я двинул на правый фланг, надо было и там отбить атаку. В это время увидел командира роты, который бежал с офицером артиллерии и телефонной связью. Офицер артиллерии быстро выяснил обстановку и начал кричать в трубку координаты, для артиллерии. Пушки оказались мощными, и они быстро разметали атакующих немцев и позволили теперь нам пойти в атаку. Мы пробили оборону противника, и дальше сопротивления почти не встречали. Двигались в сторону Миллерово Ростовской области, в походной колонне и лишь иногда встречаясь с мелкими группами противника. Но Манштейн – командующий немецкими войсками на Сталинградском направлении, бросил свою группировку на помощь Паулюсу в Сталинград. У Манштейна в основном были войска СС, отборные части чистокровных арийцев. Рослые и смелые, свежие и в отличие от нас не измотанные в боях. Вот тут и затормозилось наше движение вперед. А тут еще и мины закончились, поэтому минометы везли на повозке, а мой взвод теперь воевал как простой стрелковый. Подошли к небольшой деревне, которая находилась по обе стороны неглубокого оврага. Перед деревней рота развернулась в бой. Я со своим взводом был на правом фланге. Завязался бой за деревню. Единственная улица поросла бурьяном, да туман стлался у самой земли. Когда рота начала преодолевать овраг, то с левого фланга ударил пулемет. И рота понесла потери. В этот момент мы с Сытковым заскочили в один дом и обнаружили там слепого старика в валенках. Он спросил: «Кто пришел?», мы ответили, что русские. Слепой заворчал: «Опять русские, опять колхозы будут». Сытков вскинул на него автомат, но я удержал, мол, не пачкайся, ему жить осталось всего ничего. Огляделся: крепкий стол и лавки новые, посуда и коврики на стенах, сапоги под печкой малоношенные, образа в углу.

Дом был не из бедных, обстановка вся сохранилась и жил тут старик явно неплохо. Сытков предложил мне перекусить, но я с возмущением отверг предложение. Идет бой, гибнут товарищи, а он брюхо набивать собрался. Но Сытков уже прошвырнулся по сусекам и выяснил, что ничего хорошего нет, только в печи варится каша на молоке. Сытков налил из чугунка молоко. Вражина кулацкая! он и на воде сварит, и мы его выпили. Разговорились с дедом и выяснили, что он жил с дочерью, которая жила с немцем, но сбежала с ним во время боя. Оставила слепого отца! Мы услышали сильную стрельбу и выскочили из дома. Смотрим, а наша рота лежит на земле, прижатая пулеметным огнем. Я подполз к ротному и отругал его, что но не предпринял меры по ликвидации огневой точки. Он что-то промямлил. И я, обозленный на него, выругался и, взяв своего солдата Яхно, пополз в сторону пулемета. Ползти пришлось по бурьяну, видимость плохая и ориентироваться трудно. Подползли к воронке. Пулемет, только что стрелявший, замолчал, и было непонятно где он. Я приподнялся на локтях, чтобы взглянуть, но в этот момент Яхно навалился на меня и столкнул в воронку. В это же время рядом застучал пулемет, пули защелкали по земле. Яхно вовремя заметил, как пулемет развернулся в нашу сторону. Он быстро среагировал и тем спас мне жизнь. Самого же его ранило в ягодицу. В воронке я его перевязал и пополз к пулемету. Улучив момент, когда пулемет развернулся в сторону от меня, я встал в рост и скомандовал: «Хенде хох!». А сам вижу, что пулеметчики голову спрятали и лупят куда ни попадя. Я обоих завалил из автомата. Рота смогла двинуться вперед. Заняли деревню и начали обустраиваться на отдых. Вдруг мне доложили, что между солдатами произошла драка. Разобрался. Оказывается один боец, украл у жителей села поросенка. И что характерно: все голодные, но рассудили здраво, мол, поросенок маленький, но уже наш. Он отвоеван и может дать хорошее потомство. А тут мародер, да еще еврей, вот и поколотили. А поросенка заставили отнести назад. Деревню освободили и заняли оборону. А я с Сытковым пошел в один целый дом, чтобы привести себя в порядок. Зашли в дом, а там… две молодые женщины! И встретили нас хорошо, воду поставили греть. Мы умылись, сели кушать. А на стол женщины собрали картошку отварную, капусту квашеную и сало соленое. Ну, царский стол! А планы на ближайшее время самые радужные.

Как вдруг боевая тревога! Опять марш, опять вперед на запад. Двигались, не встречая немцев, но ощущая постоянно их близкое присутствие. Подошли к селу Каменка, а чуть левее показалось село Погорелое. Дело шло к вечеру, стало уже темнеть, целый день двигались, устали и мечтали поесть и поспать. Полк занял оборону. Есть ли кто в Каменке? Надо было узнать. Все отдыхали, только я получил приказ выяснить это. Остановка для солдата – отдых, упал на бок и уже похрапывает! Только дневальные да наблюдатели не спят, а ходят и переворачивают спящих солдат на другой бок, чтобы не замерзли. А разведчикам некогда отдыхать, надо выполнять задачу. И пошли мы, семеро, уставшие, по колено в снегу, продираясь сквозь бурьян и превозмогая наваливающийся сон. Дошли до села и на стыке дорог, залегли. Отсюда нам был виден в лунном свете, отступающий противник. Две дороги с отступающими войсками сходились у села, и здесь происходило столкновение отступавших, никто не хотел уступать дорогу. А нам уже тянули связь. Я доложил обстановку и получил приказ продолжать наблюдение. Я, оставив одного часового для наблюдения с остальными, отошел от дороги к копне соломы, и мы в ней и зарылись. Только подкралась сладкая дремота, как раздались близкие выстрелы, и мы выскочили из соломы. Оказалось, что наш часовой вел перестрелку с немцами. Мы подключились к его огню, и они нам ответили, но мы видимо произвели на них впечатление и они затихли. Наступила тишина, и мы опять зарылись в солому. Но и сейчас не удалось уснуть! В ночной тишине раздался зуммер нашего телефона! Мне приказали вернуться к командиру полка. Свернув свой наблюдательный пункт, мы не выспавшиеся, злые на весь мир, пошагали в обратный путь. Придя в расположение своей части, и оставив своих бойцов в теплом блиндаже, я сел в попутный грузовик и поехал в штаб.

Когда прибыл в назначенное место, то увидел командира полка, дремавшего в легковой машине. Рядом стоял грузовик. Я доложил о своем прибытии. Он тут же ввел меня в обстановку. Оказалось, что один наш батальон окружил в селе Погорелое штаб немецкой дивизии, а немцы в свою очередь взяли в кольцо этот батальон. Надо было разведать обстановку и установить связь с батальоном. До села было два-три километра. Командир полка приказал посадить взвод на грузовик и двигаться за ним. Перед селом был перекресток дорог, по данным полковой разведки его контролировали немцы. Мы двинулись к этому перекрестку. Командир на машине ехал впереди. Не доезжая до перекрестка, встретили повозку нашего полка, она ехала из окруженного батальона. Спросили возницу о батальоне, но он ничего вразумительного сказать не мог. Погрузили ему раненых и сказали, – вези. Он и повез. А в батальоне еще много раненых и он ведет бой. Понятно, раз телега проехала, значит, перекресток свободный. Поехали дальше, командир впереди. Только заехали на перекресток, как противник открыл огонь по машинам. Машина командира полка успела проскочить открытое место, а наша машина загорелась. Я приказал прыгать с машины влево и залечь в бурьяне. Когда рассвело, я увидел, что в живых остались только я и Шевченко. Остальные были уже убиты. Я приподнялся с земли, что бы осмотреться, как вдруг почувствовал, как меня будто хлыстом ударили в бок. Я понял, что ранен. Окликнул Шевченко и сообщил ему о своем ранении. Шевченко подполз и перевязал меня. Потом он стал помогать мне отползти, выйти из боя. В этот момент и его ранило, падая он крикнул: «Лейтенант, я убит!». На мне был немецкий маскировочный костюм, снаружи он был белый, а если его вывернуть, он становится зеленым камуфляжем. Можно носить и летом и зимой. Брюки держались на лямках, через спину. Когда ранило, Шевченко меня перевязывал и лямки отстегнул. Я попытался подняться, а ползти не было сил, штаны стали падать, и мне пришлось держать их одной рукой. А вокруг шел бой. Подошел наш батальон и ввязался в перестрелку. Надо было выходить из боя, пока не потерял много крови. Я встал в полный рост и пошел. Было уже все равно, убьют, так убьют. У меня в одной руке был планшет с картой и компасом, бинокль и ремень с пистолетом. А другой рукой держал брюки. Я уже отошел метров 50, как мне пулей пробило левую руку чуть ниже локтя. Пришлось бросить пистолет и ремень, и, держа одной рукой брюки, медленно идти в тыл. Сейчас я сам не могу понять, почему я не застегнул лямки, да не освободил себе одну руку? Видимо от боли притупилось сознание и соображалось туго. Так я и доковылял до места, куда пули не доставали. Тут, за небольшим бугром, стояла машина, в которую собирали раненых. Ко мне подошел санитар, но я его отослал к капитану, помначштаба батальона, он стоял на карачках и держал кишки, которые вываливались из распоротого осколком живота. Ранение в живот, это на 99% смертельное ранение. Он это прекрасно понимал, и на его лице было выражение беспомощности и страха. Это страшное его лицо я запомнил на всю жизнь. Я ему ничем помочь не мог, у самого ранение в руку, правый бок и в ягодицу. Через некоторое время меня на повозке отправили в медсанбат.